Часть 2. На абордаж. Главы 12 - 16
Руби мачты! Мачты за борт!
(Из дневника‑жизнеописания Петра Помидорова)
Глава 1.
Мы сочиняем пиратский марш
– Без марша нам никак нельзя! – сказал поэт Грунькин, смотав в огромный клубок все суровые нитки, которые пошли на него прошлой ночью.
– Кому это – нам? – хмыкнул Рой, помахивая гантелями и стараясь развить мышцы не только предплечья, но даже и живота.
– Пиратам!
Мы переглянулись.
– Ну да! Ну да! – чуть не плача, накричал Грунькин. – Вы же меня простили! Простили?
– Ну, допустим, – согласился Ленька.
– Нет, не допустим, – настаивал Грунькин. – А насовсем!
– Ну и сочиняй на здоровье, – буркнул Спасибо, запрокидывая голову. Тоненькая струя сгущенного молока из банки, пробитой гвоздем, длинной змеей исчезала у него во рту и булькала в горле. Спасибо всегда был не прочь подкрепиться перед завтраком.
– Так сочинять или не сочинять? – снова взвыл Грунькин. – У меня вдохновение!
Мы оставили его одного и ушли завтракать.
Но Грунькин решил, что завтрак вдохновению не помеха. Вдохновение может прийти еще раз, а завтрак не повторится.
После завтрака он ходил за нами по пятам, закатывал глаза к небу, что‑то бормотал себе под нос, а потом вдруг судорожно хватал карандаш и что‑то строчил в своем знаменитом блокноте. В том самом, в котором на десятой странице красной тушью было записано, что пиратов никогда не было, нет и не будет.
– Все! – наконец ликующе сказал он.
Мы уселись под дубом.
– Начинай, – разрешил Ленька.
И Грунькин начал:
Трам‑та‑ра‑рам,
Трам‑та‑ра‑рам,
Трам‑та‑ра‑рам,
Та‑ра‑рам,
Та‑ра‑рам!
И умолк.
Мы сидели и уныло смотрели на Грунькина.
– Пока все, – упавшим голосом промямлил он. – Это вступление.
– Хорошее вступление! – испугался Спасибо, встал и положил ему ладонь на лоб. – Ты пиши, пиши… Только в тенечке. Это все от солнца.
Грунькин сердито вырвался и убежал, и до обеда мы его больше не видели. И после обеда, когда мы опять расчищали линейку, его тоже не было.
– Тунеядец, – ворчал Ленька, еле‑еле шевеля лопатой. – Ему бы глыбы ворочать!
Вечером Грунькин с аппетитом поужинал и зачитал нам второе четверостишие:
Эй, ребята!
Кто идет?
Кто поет?
Мы – пираты‑ы!
После этого мы твердо решили, что свою знаменитую поэму о Джоне Спинглере он несомненно передрал у какого‑то пиратского писателя, если даже сейчас позаимствовал строки из популярной песенки «Октябрята».
– Нет, не передрал, – кричал Грунькин. – Я ее за две недели сочинил… А у вас сроки! И вообще я пишу только по вдохновению, а не по заданию!
Мы так и сели от такой наглости, хотя, по правде сказать, из‑за стола еще никто и не вставал.
А я, допивая компот Грунькина (он же читал стихи!), фыркнул и немножко обрызгал Роя.
Рой – справедливый человек. Он с ходу врезал Грунькину подзатыльник и зашипел:
– Это все ты!… Твой компот!… Твои стихи!…
Грунькин разозлился и чуть‑чуть не врезал Рою, но тот уклонился, и…
Ленька с грохотом уронил стакан с компотом Роя (Славка ж увлекся!).
Мой брат долго не держал при себе полученную оплеуху. Он вернул ее Гринбергу.
Гринберг подавился компотом Спасибо, который невозмутимо доедал Ленькину котлету.
Спасибо, даже не взглянув на Левку, метнулся вместе с котлетой за другой стол.
Я на мгновение увидел загадочные глаза Гринберга и понял… Нет, ничего не понял, потому что он мне так двинул по шее, что Грунькин, на котором я закончил круг подзатыльников, вскочил и помчался к Спасибо. Тот, на ходу допивая компот Маши Пашковой, понесся по проходу между столиками, пыхтя:
– Дай ходу пароходу, пароход не может плыть!
Грунькин, словно ракета, висел у него на хвосте, но никак не мог сократить несколько роковых сантиметров, чтобы настигнуть ни капельки не пострадавшего Спасибо. И все, верно, потому, что Грунькину явно не хватало горючего – ведь третья ступень его обеда досталась мне!
Хорошо, что Вениамина не было, а то не видать бы нам ежедневной двадцатиминутной прогулки в лес. На целый месяц!
Когда мы уходили из столовой, Маша Пашкова встала и, явно привлекая всеобщее внимание, пригрозила:
– Если ваши выходки повторятся, мы вас проработаем на совете отряда!
– Слово даю! – туманно ответил Ленька.
– Клянусь! – подхватил Гринберг.
– Ей‑богу! – потупился Рой.
Я попытался проскользнуть мимо нее, но она растопырила руки:
– А ты?
– И я!…
– Что «я»?!
– Я тоже…
И она меня пропустила:
– Смотри, если обманешь!
Мы решили сочинять марш все вместе, сообща, но вечер был слишком хороший, трудиться никому не хотелось, да тут еще из‑за спального корпуса № 1 выскочил Спасибо и скрылся за корпусом № 2 – зрелище! Грунькин по‑прежнему мчался за ним, как на гонках за лидером.
– Развлекаются, – буркнул Гринберг, – словно делать нечего…
– Конечно, – хмыкнул Ленька. – Спасибо толстый, он вес сгоняет.
– Как только ему надоест, сразу Груньнин отстанет, потому что догнать боится, – мудро заметил Ленька.
– Как сказать! – заспорил Рой. – У Грунькина хватка!
– А у Спасибо удар пушечный! – горячился Ленька. – Думаешь, зазря он каждый раз по две прибавки съедает?!
– Он в цирк готовится, – с завистью сказал Левка. – У него призвание! Быков поднимать будет!
– По две пары – одной рукой, – поддакнул я.
– Двумя, – возразил Левка.
– А Грунькину сила ни к чему, – кипятился Рой. – У него – юркость! Однажды при мне он одного хулигана догнал и так ему всыпал на ходу, что тот его два месяца потом по подъездам караулил, чтоб руку пожать!
Мимо опять пронесся Спасибо, Грунькин не отставал.
– Так вот, – торжествовал Рой, усаживаясь на ступеньки веранды, – на четвертом круге он его догонит. Спорим?
Но никто спорить не стал.
А Гринберг задумчиво протянул:
– А кто его знает? Грунькин такой…
И даже я начал колебаться. Ведь если на твоих глазах кто‑то удирает и даже не грозит, что еще встретится, поневоле задумаешься, на чьей стороне сила: того, кто удирает, или того, кто догоняет.
– Чего‑то их долго нет, – тревожно сказал Рой. – Ждать не будем, нам песню писать надо…
Мы промолчали.
Рой сконфуженно пожал плечами:
– Наверно, я ошибся в Грунькине. У Олега масса и плечи какие!… А?
Мы сразу же заспорили:
– Ну что ты, у Грунькина – юркость!…
– Грунькин, он – такой!…
– А что Спасибо, что?…
– Как что?! Он в цирк готовится, у него призвание, быков поднимать будет!
Мы до того запутались в споре, что даже о себе‑то толком не мог сказать, за кого я: за Грунькина или за Спасибо. Об остальных и говорить нечего!
Наконец все замолчали и, тяжело дыша, отправились искать «бегунов».
Мы высунулись из‑за угла нашего спального корпуса – Грунькин и Спасибо безмятежно отдыхали на лужайке. Грунькин, отчаянно зевая, решал кроссворд, уставившись в обрывок газеты, а Спасибо плел венок из ромашек.
Увидев нас, они страшно растерялись, вскочили и разбежались в разные стороны.
– Оба они хороши! Бездельники! – мрачно заявил Рой при нашем молчаливом одобрении.
До вечерней линейки был еще по крайней мере час. И мы разлеглись по своим кроватям – разумеется, сняв башмаки.
Говорят, что лежа удобней думать. Кому как! А я почему‑то всегда задумываюсь в самую неподходящую минуту. Так, учитель у меня спрашивает, каково отношение крепостного крестьянина Герасима к своей барыне в «Муму», а я думаю – как сыграли «Торпедо» с «Локомотивом».
Гринберг вдруг резко поднялся.
Мы тоже привскочили и уставились на него.
– Интересно, а как сыграли «Шахтер» с «Даугавой»? – задумчиво опросил он.
Ленька облегченно вздохнул и снова улегся.
Он испугался, что Левка уже сочинил первую строчку и теперь придется думать ему, Леониду Помидорову, потому что мы договорились выдумывать песню по очереди, каждый по строчке.
Так вот все и «сочиняли», как я и Гринберг.
Я чуть не заснул, а может, и заснул бы, но тут Ленька снова вскочил и забубнил:
– А правильно мы сделали, что сами решили гимн сочинять, а то бы Грунькин и за месяц не управился!
Все его дружно поддержали:
– Верно!…
– Лентяи!… Думай тут за них!…
– Им бы все бегать!…
– На травке прохлаждаться!…
– Нет, я гляжу, гляжу, а он сидит и газетку читает!
– А этот с венком! Ха‑ха!…
– Любят чужими руками жар загребать!…
– Любят, любят!…
– И я мог бы тоже не сочинять! А вот лежу!…
– А кто б не мог?!
Потом мы замолчали и снова вытянулись на кроватях. Вот так мы и думали, так и сочиняли.
Трудное дело песни сочинять. Трудное!
– А как вы думаете? – внезапно опросил Ленька. – В поход нас поведут или нет?
Я ответил:
– Кого поведут, а кто сам пойдет!
А про себя подумал: ничего, ничего, ты у меня походишь в капитанах – и как я только забыл о перевороте?!
Его раз – сместил.
Себя два – капитан!
Три, четыре – пираты ходят и снимают шляпы.
А я: лево на борт, право руля!
Крепи грот‑мачту, пока не упала!
Ура!
Плывем!
Но куда?
Капитан знает!
А все ходят и снимают шляпы: правильно‑о!
А тут – шторм!
Руби мачты! Мачты за борт! Дай бог самим уцелеть!
У‑у‑у… Ветер!
Три дня бушевал океан!
На четвертый день мы вошли в море.
Никому не известное!
Так и назвали – Неизвестное!
Отличное море – хочешь ныряй, хочешь плавай!
А пока матросы купаются, капитан улыбается и курит трубку.
Заслуженный отдых!
А кругом вода – голубая, зеленая, красная.
Эх!
Потихоньку пришли Грунькин и Спасибо и тоже улеглись по своим кроватям, а сами все искоса поглядывают на нас. Их страшно удивило, почему у нас такая тишина – а ведь никто не спит!
– Знаете что, – не поворачивая головы, внушительно произнес Гринберг, который так и не придумал первую строчку. – Теперь вы сочиняйте, а мы побегаем!
Но отдохнуть нам не пришлось. Звонко пропел горн, и мы бодро зашагали на линейку.
Люблю вечерние линейки. Все так торжественно: «Равнение!…», «Смирно!», «Будь готов!» и могучее «Всегда готов!» И какое‑то непонятное праздничное настроение. И спать не хочется, ну совсем не хочется!
Все прошло как полагается, Вениамин пожелал нам спокойной ночи, и мы всем отрядом вместе с ним собрались у пионерской комнаты. Наш баянист растянул мехи, и мы долго пели песни. Замечательные песни!
Наш паровоз, вперед лети!
В коммуне остановка.
Иного нет у нас пути –
В руках у нас винтовка.
Не знаю, как у вас, а у меня исегда немножко щемит сердце, когда звонко поют:
И много есть средь нас ребят,
Кто шел с отцами вместе,
Кто подавал патрон, снаряд,
Горя единой местью.
Нет, такую песню мы никогда не сочиним! Это все поняли. И о пиратском марше больше никто не заикался.
Глава 2.
С гигиеническим приветом!
Ох, до чего я уважаю собрания! На них всегда весело, если вовремя отключиться от выступающих. И вообще, чувствуешь себя как в разведке. Напряженно следишь за взрослыми, затаишься – и как дернешь какую‑нибудь девчонку за косу… Она как взвизгнет. Все на нее уставятся. А она как трахнет своего соседа по макушке – ой‑ой‑ой! А ты сидишь незамеченный, словно это не твоих рук дело.
Приятно еще сидеть на собраниях, особенно если у тебя есть в запасе толстая книга с картинками. Конечно, тебе сделают замечание на первый раз и… отберут книгу, хотя второго раза еще не было.
И это наше очередное собрание тоже могло быть не хуже прежних, школьных, но Вениамин все испортил. Он все говорил, говорил про культуру поведения. Все наши проделки припомнил, даже недельной давности. А потом как захохочет: про пиратскую свинью вспомнил!
И мы тоже начали смеяться, толкаться, подпрыгивать, хотя и без особого интереса. Да и какой тут интерес, если тебе этого не запрещают?!
– И все‑таки в той неумной шутке, – оказал Вениамин, – было рациональное зерно. Надо быть чистоплотным. Всегда и везде. Читали «Мойдодыра»?
«Мойдодыра» мы, конечно, читали, но, что такое «рациональное зерно», так и не поняли. А спросить постеснялись. Кому же интересно показывать свою необразованность! Я так думаю – это, верно, новый вид из семейства бобовых.
Собрание оказало на нас роковое влияние. Мы все стали ужасно чистоплотными (я‑то и раньше таким был). По‑моему, все из‑за того, что каждый боялся, как бы ему не подложили свинью.
Были созданы три мощные санитарные группы, в которые записались все. Маша Пашкова сразу развернула свои санитарные способности и развела, понимаешь, гигиену (и откуда такие слова берутся!). Теперь мы продирались в столовую через санитарные заслоны. Первый заслон проверял руки, второй – уши, третий – зубы, а четвертый (ты хоть блести) отсылал всех снова к умывальнику, на всякий случай.
Мы зашли ого как далеко в санитарном рвении. На клумбе выложили цветными камешками наглядное изречение:
Каждый санитар – контролер!
А неизвестный автор сочинил песню, и мы ее распевали хором по пути в столовую:
Не кочегары мы, не плотники,
Но сожалений горьких нет. Эх, нет!
Мы – санитары‑чистоплотники,
Гигиеничный шлем привет!
Мой брат‑артист особенно тщательно следил за своей курносой внешностью. Он говорил, что киноактеры отличаются фотогигиеничным лицом и показывал всем свой слабовольный профиль.
Теперь к рукомойнику нельзя было и подступиться. Брызги так и летели во все стороны. Я даже пожалел, что не захватил зонтик из дома. Пока своей очереди дождешься, с ног до головы промокнешь. Наш гармонист однажды три часа простоял возле умывальника и так и не сумел умыться.
Особенно мы уши драили, так драили, что потом часа два на одной ноге прыгаешь, а голову набок… А не попрыгаешь, весь день будет в ушах вода хлюпать, и слух остроту теряет.
А на зубы такой блеск наводили, только держись. Ходят потом все и улыбаются, зубы показывают – вот, мол, какие они чистые. Еще бы! Сначала почистишь зубы мятной пастой, затем хвойной, потом этой, как ее, загадочной – «Хлородонт» и еще там какой‑то, так что вообще уже зубов во рту не чувствуешь. Даже странно. А дотронешься пальцем, все в порядке – на месте.
Но лучше всех, пожалуй, следил за своими зубами Спасибо. Он как‑то приспособился чистить их сразу двумя щетками: одной – верхнюю челюсть, другой – нижнюю. Так и шурует, словно ботинки. А когда я ему посоветовал для экономии времени чистить зубы наждачной бумагой, он разобиделся, разволновался и пригрозил, что вообще бросит чистить зубы и будет ходить с грязными. Странно… Как будто он для меня старается!
Мы бы еще долго боролись за гигиену, если бы не Спасибо. Он нас подвел. Уж очень он старался. Взял да вымыл однажды котлету яичным мылом прямо в столовой под хозяйственным умывальником. Наверное, думал, что она станет еще вкуснее. Возможно, он сделал это по рассеянности. Кто его знает?!
– Что вы делаете? – испугался Вениамин и схватился за голову.
После этого случая массовое движение за абсолютную чистоту пошло на убыль. И остались только одиночки, которые упорно продолжали чистить зубы по 8–10 раз в сутки.
Глава 3.
Тысяча спичек
Но наконец нам немного повезло. Вениамин, кажется, понял, что мы взрослые и дал нам боевое задание – привести в идеальный порядок территорию лагеря. И куда только скука делась?
Ох, и здорово! Все сразу повеселели. Мы выровняли линейку, расчистили и посыпали песком дорожки. И даже соревнование устроили – кто больше всех шишек соберет.
Наш отряд разбился на две неравные команды – в одной было больше на одного человека, то есть на меня. Дело было так. Когда все разделились, я принципиально перешел в ту команду, где не было моего брата.
– Ну, и ладно, – оказали мне. – Невелика потеря!
Знали бы они, кого теряют! Ведь это я собрал 1037 крупных еловых шишек. Наша команда навела такой блеск на занятой территории – эге‑ге! Мы даже огорчились, когда закончили работу – опять скучать.
Вениамин с ходу присудил нам первое место. Когда он вручил нам (лично мне в руки) награду – книгу писателя Катаева «Сын полка», примчался Дядя с портфелем.
– Убрали? – не поверил он. – Так‑так. Хорошо…
Он повертел головой, нагнулся:
– А это что? – И показал нам обгорелую спичку.
– Спичка, – сказал Спасибо.
– Серная спичка, – поправил его Славка Рой.
– Бывшая спичка! – догадался я.
– Правильно, мальчики, – замурлыкал Дядя с портфелем. – Так кто же из вас курит? Я не курю. Мой коллега и подавно.
Вениамин смущенно поежился. Уж слишком часто он смущается и краснеет. Тоже мне, командир!
– А насчет награды, – продолжал Дядя с портфелем, – поспешили. – И он осторожно вынул книгу из моих рук.
Все так и ахнули.
– Я не против поощрений, – говорил Дядя с портфелем. – Я сам неоднократно получал награды и в школе, и на последующей работе. Но… всему свой черед. Заработал – получи! Территория лагеря буквально захламлена обгорелыми спичками. Посмотрите, посмотрите…
Мы смотрели во все глаза, но не видели ни одной спички.
– Ну, вот, – заулыбался он, – надеюсь теперь‑то вы убедились. Итак, начнем. Кто больше всех соберет, тот и получит книгу.
Вениамин еще раз густо покраснел и отвел его в сторону. До нас доносились слова:
– Матвей Ипполитыч… Зачем?… Это непедагогично…
– Чего вы меня учите? – возмутился Дядя с портфелем. – Я всю жизнь был на руководящих работах. В последний раз я заведовал областным мясокомбинатом, а это вам не пионерский лагерь!
Вениамин махнул рукой и ушел. И мы принялись за «дело». Обшарили все и вся и ничего не нашли. Только Спасибо нечаянно повезло. Он подобрал где‑то под забором обгорелую спичку, разломил пополам и выдавал за две. Так наша команда и вернулась ни с чем.
Дядя с портфелем сидел на огромном пне и принимал обильные приношения от другой команды. Мой брат‑ловчила принес 120 спичек, Грунькин – 180, Князь – 300. А когда Гринберг принес целую фуражку обгорелых спичек и сказал, что там что‑то около 1000, мы прямо‑таки ошалели. А Дядя с портфелем так и оторопел:
– От‑ку‑да это?
– Стараемся, – потупился Гринберг.
Дядя с портфелем отдал Гринбергу книгу «Сын полка» и ушел, растерянно оглядываясь.
Оказывается, ребята бегали за ограду в ларек и покупали там спички, кто сколько мог. А продавщице говорили, что выполняют поручение нашей поварихи. Все спички раскупили. А обгорелыми их сделать недолго. Зажег одну, сунул в коробку – фррр‑р и готово! Вот когда я пожалел, что не остался в одной команде со своим братом. Ребята там подобрались что надо, не то что у нас – тюфяки. Ведь у меня давно лежал в кармане непотраченный рубль – это же 100 коробков по 60 спичек в каждом. Дело, конечно, не в книге. Мы ее все раз по сто читали. Главное – честь команды!
Ясно, если по‑честному, книгу выиграла наша команда. Свою территорию мы так убрали, что она так и блестела. А спички… «ненужная затея», как говорит Вениамин.
А все‑таки здорово придумано!
Глава 4.
Братцы, лысеем!
Мы, конечно, понимали, что Дядя с портфелем над нами посмеялся. А если он не хотел смеяться над нами, то, значит, посмеялся сам над собой. И вообще, я убедился, что пионерский лагерь – это не казацкая вольница, а какой‑то сплошной курорт: ешь да спи, спи да ешь.
А у меня кипучей энергии хоть отбавляй. Меня соседи всегда, когда ругали, называли активным ребенком. Что верно, то верно, этого не скроешь. Прямо скажу, заскучал я. А мне и без того не сладко… В последнее время я сделал страшное открытие. Однажды утром, причесываясь редким‑прередким гребешком, я увидел, что на нем остаются волосы. Никогда этого раньше не замечал! Я их посчитал. Ровно 40. Ужас! Я лысею! Верно, от обломовской жизни. А причесываюсь я не меньше ста раз в день. Расческа у меня новая, чуб тоже, за лето отрос – это тебе не в школе щеголять лысиной. Отчего бы и не причесываться?! Выходит, что у меня за сутки выпадает:
40х100 = 4000 волос.
Каждый нормальный школьник имеет 1 000 000 волос. Разделим 1 000 000 на 4000:
1000 000:4 000 = 250 дней
Это выходит, не успею я перейти в шестой класс, как полностью облысею.
Я разложил свои выпавшие драгоценные волоски на белом листе бумаги и тихо застонал.
– Ты чего? – спросил Ленька.
Он стоял у зеркала и раздирал гребенкой свой актерский чуб. Волосы из под его расчески так и летели, и я решил: «Ну, мой милый, ты облысеешь гораздо раныше меня». Это меня немного успокоило. Наверное, у нас вся порода такая?! Интересно, а в каком классе облысел папа?
Я тут же испортил Леньке настроение.
– Лысеешь? – сказал я нарочито равнодушным голосом.
– Чегой‑то? – опешил Ленька.
– А вот тогой‑то!
Минут через пять, подсчитав выпавшие Ленькины волосы, мы уже горевали вдвоем. Большая беда как‑то по‑настоящему сроднила нас, сблизила. Сегодня 15 августа. Я облысею примерно к 8 марта. Как раз к Международному женскому дню моя голова засверкает, словно мокрый мяч. А Ленька (слабое утешение) облысеет на неделю раньше. Вот будет удар для наших родителей, для всего двора, улицы и нашей средней школы. К нам опять будут приходить посланцы соседних школ. А на уроках нам, видимо, разрешат сидеть в фуражках. Конечно, будут и кое‑какие преимущества. Мы сможем смотреть все фильмы, на которые детей до 16 лет не допускают, даже в сопровождении родителей. Нам будут уступать место в трамвае, принимая за стариков лилипутов. А вот как насчет пенсии – я не знаю. Верно, не дадут. Годами не вышли.
– Пошли? – мрачно спросил Ленька (прощай мечта актера!)
– Пошли…
Возле умывальников толпились ребята. Вовка Князь тер лицо мочалкой с таким усердием, словно точил коньки напильником. Ленька подошел, запустил пятерню в рыжий чуб Князю и как дернет. Словно включили заводскую сирену – так завопил Князь.
– Чего орешь? – удивился Ленька. – Для тебя ж стараемся.
– Я ничего не вижу, ничего не вижу, – вопил Князь. – Кто это? Этак облысеть можно!
– Ты уже знаешь? – изумился я.
Князь сунул лицо под кран и смыл мыло. Только он хотел яростно накинуться на Леньку, тот его сразу ошарашил.
– Считай! – он высыпал на полотенце выдранные волосы.
55!!!
Через десять минут по лагерю поползли олухи:
– Братцы, лысеем!
Одни девчонки чувствовали себя на высоте. Ясное дело, они потому не лысеют, что у них косы.
Когда минутная вспышка горя прошла, все спешно занялись индивидуальным лечением.
Ленька вымыл голову тройным одеколоном.
Спасибо приготовил какой‑то чудодейственный отвар из хвои.
Рой потратил на свою голову четыре баночки вазелина.
Гринберг перестал играть в шахматы и массировал двумя ферзями затылок.
Каждый старался во что горазд…
Но к вечеру большинство уже забыло об этом, а я примирился – от беды не уйдешь!
Глава 5.
Здрасьте – до свиданьица
Вениамин уехал в город пополнить нашу библиотечку и за спортивным инвентарем. Скука от этого не уменьшилась. Нас никуда не выпускали.
Пионервожатая малышей Татьяна Евгеньевна опять взяла над нами шефство, но, по‑моему, она не знала, что с нами делать. С третьим отрядом – все ясно: пой с ними детские песни, собирай всякие гербарии на огороженной территории – и все они довольны и жизнерадостны. А с нами попробуй сладь, особенно когда никого не знаешь по фамилии. Она испробовала на нас не одну сотню педагогических приемов, и все равно ничего не вышло, уж такие мы неорганизованные, хоть плачь.
Но тут на нашем горизонте появился гармонист. Он все время неожиданно пропадал куда‑то и так же неожиданно появлялся.
– У меня ненормированный рабочий день, творческая работа, понимаешь. Я могу себе это позволить? – так объяснял он свое отсутствие. Кажется, он «бросил якорь на постоянное местожительство» в соседней деревне у своей сестры.
– Что, заскучали? – весело спросил он и начал обучать нас бальным танцам и культурным манерам по раздельному методу: сначала – мальчишек, затем – девчонок.
– Ну, братцы, – сказал он, – становись в круг.
Он что‑то заиграл, и мы под его устным руководством пошли, притоптывая, в одну сторону, затем – в другую.
– Порядок, – похвалил гармонист. – Считайте, что «Хоровод» вы разучили!
На «Польке» мы запнулись, не дается – и все тут.
– Да я и сам ее плохо знаю, – признался гармонист. – Я, в основном, в матросских танцах петрю.
– Что? – удивился я.
– Понимаю, значит, – объяснил гармонист.
– Слово‑паразит, – ввернул Грунькин.
– Вот‑вот, – согласился гармонист, – и я это говорю. А вы такие словечки не подхватывайте. А лучше так – заведите тетрадочку и записывайте по алфавиту: а, б, в, г… Ну, в общем, все слова‑паразиты, чтобы бороться с ними. Заметано?
– Порядок! – согласились мы.
– Ничтяк. – Грунькин и тут выделился и достал записную книжечку.
А у меня мощная моторная память, наверное, в тысячу лошадиных сил. Всего за минуту я «обогатил» свой словарный запас на десяток слов:
1. Каррамба – («черт побери!» – по‑мексикаиски)
2. Шкет – (маленький мальчик).
3. Ошара – (от слова «отара» – ну, значит, несколько человек).
4. Законно – (это каждому ясно).
5. Железно – (а это и подавно).
6. Железобетонно – (очень крепко).
7. Потрясно – (здорово!).
8. Чокнутый – (немножко сумасшедший).
9. Вкалывай – (чеши, значит).
10. Доходяга – (не объясняется).
Напрасная затея – их записывать. Они и так прекрасно запоминаются. Занятие, конечно, полезное. В семейном кругу никогда такими словами бросаться не станешь, потому что теперь твердо знаешь: вое непонятные слова – слова‑паразиты.
До матросских плясок дело не дошло. Гармонист принялся обучать нас «светским манерам». Мы разбились на пары. Партнеры шли друг другу навстречу и, поравнявшись, отвешивали поклоны и вежливо орали:
– Здрасьте!
Расходились:
– До свиданьица!
Как ло нотам:
– Здрасьте – до свиданьица!!!
Эта игра нам понравилась.
Гармонист торжествовал:
– Порядок! Валяй, следующая пара. А можно еще изысканней прощаться: гуд бай – покедова – оревуар!
А потом он внезапно загрустил:
– Вы не пионеры, а тоска зеленая. Я с вами скучаю, а где‑то здесь рядом свадьбу гуляют!
Он поспешно развел нас по палатам и ушел в неопределенном направлении, наигрывая «Туш».
Глава 6.
Играю без короля!
– Зря я шахматы брал, – уныло сказал Гринберг. – Тут и сыграть‑то не с кем.
– Как не с кем? – удивился Рой.
– А вот так.
– А я?… А мы?
– А что – ты?… Ты ферзя от королевы не отличишь!
– Я?
– Ты.
– Отличу!
Все ребята захохотали.
А Гринберг, словно и не радуясь, что его шутка попала в цель, печально вздохнул:
– Вот видишь… Ты даже не знаешь, что ферзь и королева – это одно и то же.
– Спортсмен, – хмыкнул Ленька. – Тут головой думать надо. Скучно почему‑то Левке каждый день играть самому с собой.
А по‑моему, если играть, то только так. И противник достойный. И проиграешь – не обидно, потому что самому себе проиграл. А выиграешь, вдвойне приятно – сам себя обыграл! И вообще, как тут ни крути ни верти, всегда ты победитель, даже если и проиграл.
Хорошо играть самому с собой! Все ходы противника наперед знаешь, как бы он ни хитрил и ни выкручивался. И над душой у тебя никто не стоит, и с ходом никто не торопит – думай сколько влезет. Захочешь, на неделю партию отложишь, а то и на год. И никто не скажет, что ты струсил. А случись, на необитаемый остров тебя с шахматами волна выбросит, не пропадешь от скуки, если сам с собой в шахматы играть умеешь. Не умеешь – научишься, времени много, потому что необитаемые острова всегда стоят в стороне от морских путей. Пройдет лет двадцать, найдут тебя на вертолете и прямым ходом в Москву на международный шахматный турнир. Всех обыграл – и чемпион мира! И не удивительно – сам с собой за двадцать лет столько встреч провел, что и не сосчитаешь. Практика!
Одно обидно, после этого на необитаемые острова начинающих шахматистов полным‑полно набежит, как кроликов.
– Дай мне шахматы, – оказал я Гринбергу. – Сам с собой сыграю.
– А ты ферзю от королевы отличить можешь? – опросил Рой. Но Гринберг уже протянул мне шахматы:
– На, бери… Только у черного короля голова отломана.
– Ничего, разберусь, – ответил я.
– А может, со мной сыграешь? – вдруг оживился Гринберг.
– Врешь? – я испугался и в то же время обрадовался. – Со мной?
– Да лучше с тобой, чем с Роем, – умно заметил Левка, расставляя фигуры.
– А чем я хуже! – вспылил Рой. – Чур, я второй. Играю с победителем.
– И я!… И я!… – зашумели остальные пираты, и тут же выстроилась очередь.
Игра началась. Левке достались белые.
Рой шумно дышал мне в затылок и мешал думать. Поэтому я стал повторять Левкины ходы. Левка двинул вперед пешку. Я тоже двинул пешку вперед. Левка пошел конем. Я сделал то же самое. Левкин конь съел мою пешку. Мой конь тоже не оплошал. Пираты оживленно шептались за спиной:
– Королевский гамбит!… Индийская защита!… Система Петросяна!…
Левка начал нервничать и сбил своим офицером мою королеву. Мой король не растерялся, и Левкиного офицера с доски словно ветром сдуло.
– Ну что, ничья? – гордо спросил я.
Левка страшно растерялся и… сделал мне мат в три хода.
Но зато у меня были целы почти все фигуры, если не считать пешки и королевы.
А вот у Роя Левка посбивал почти все фигуры, оставил Славкиного короля одиноким и наглухо «запер» в углу.
Рой начал кричать, что это случайность, что он лучше меня играет. Но когда Лейка обыграл его десять раз подряд, Славка вконец разозлился.
– А у меня зато мускулы! – обиделся он, согнул руку в локте и стал совать Левке под нос вздувшийся бицепс.
Но Левка сказал, что на мускулы ему наплевать. Сейчас атомный век, и сколько бы Рой ни качал силу, все равно он не станет сильней, чем шагающий экскаватор.
Рой надулся, взял гантели и ушел на двор.
Со Спасибо Левке пришлось попотеть. И не потому, что Олег играл хорошо. Просто он долго думал. И Левка весь извелся, по сто раз хватаясь за ферзю и ставя ее на место, когда Олег, вопреки всем правилам, начинал «передумывать» уже сделанный ход. Но зато когда Левка дорывался до хода, то не разменивался на пешки, а крошил направо и налево слонов, коней, тур.
И хочешь – не хочешь, подошел такой момент, когда все поняли, что еще один ход, и Спасибо не миновать мата. Олег так глубоко задумался, что Левка понял: он будет думать день, неделю, год, но так и не осмелится сделать никакого хода.
Поэтому Левка поспешно сказал:
– Ничья!
Спасибо нехотя согласился – мы его уговорили.
Зато потом я несколько раз видел, как он вечерами, тайком вынув Левкины шахматы, расставлял фигуры и все думал, думал, как избежать мата. Вздыхал, клал доску на место. А на следующий день доставал снова.
Но особенно жестокое сражение разгорелось у Левки с моим братом.
Сначала Ленька играл по моей системе, повторял Левкины ходы.
Потом, когда Гринберг перешел в наступление, он горячился и негодовал, как Рой.
Затем он основательно задумывался, как Спасибо, испытывая Левкино терпение.
Но ничего не помогало.
Мат был не за горами.
Но вдруг, несмотря на то что Гринберг сбил у него еще одну фигуру, положение резко переменилось.
Ленька двинул свои войска в наступление но всему фронту.
Шах!
Шах!
Шах!
Гринберг еле успевал спасать своего короля.
Ребята торжествовали. Все они злились на Гринберга, который небрежно нанес им поражение. И поэтому страшно хотели, чтоб Ленька выиграл.
Все стали помогать Леньке советами, куда какой фигурой пойти. А Гринберг, который страшно любил подсказывать всем на уроках, почему‑то разозлился, расстроился:
– Все на одного, да?! Обрадовались!…
Грунькин радостно пожал мне руку:
– Молодец, Помидоров! У тебя брат – во! Завидуют! Небось у самих такого брата нету!
Люблю я моего брата! Он и сильный, и ловкий, и находчивый, и в беде никого не бросит.
А способности у него неимоверные. Только раскрываются они не всегда, а в самые трудные минуты.
Жил у нас во дворе парень один – Юрка Бревнушкин. Солидный такой, важный. Все его так и звали: Юрий Федорович. Ленька еще третий класс кончил, а он уже десятилетку. Приходит Юрий Федорович к моему брату и говорит:
– У меня с русским неважно. Сдай, Леня, за меня экзамены в институт. А я тебе пол‑литру поставлю.
Ленька наклеил свою фотокарточку на его экзаменационный билет и пошел на экзамен. Его пускать не хотели:
– Что это вы такой маленький?
– Мал золотник, да дорог! – ответил Ленька и прошел.
Сдал Ленька экзамен на «отлично». А Юрий Федорович его обманул – пол‑литра не поставил:
– Мал еще!
Пошел сдавать сам – и на другом экзамене провалился. А зря он пожадничал, Ленька все равно водку не пьет, а только квас хлебный.
– Мат! – ликующе закричал Ленька.
– Ура! – гаркнули ребята.
Криво улыбаясь, Гринберг пожал ему руку, еще раз взглянул на доску, словно не веря в поражение, и вдруг разбушевался:
– А где твой король? Где?
– Какой король? – удивился Ленька. – Я без короля играл.
– К‑как?
– Ты же его сбил!
И правда – Левка вгорячах съел того самого черного безголового короля – наверное, принял эа пешку. А Ленька и рад стараться!
Ленька – он такой, без обмана не может! За ним глаз да глаз нужен! Чуть что – и обманет запросто, и разыграет, и в беде бросит, и в институт он ни за кого экзамен не сдавал.
Вот за это я его и не люблю!
Часть 3. Наблюдаю со стороны. Главы 7 - 10