вернуться к Ануй Ж. Антигона. Ч 1.
Антигона не отвечает.
К р е о н (как бы размышляя вслух). Забавно! Я часто представлял себе такой разговор с каким-нибудь бледным юношей, который попытается меня убить, с юношей, который на все мои вопросы будет отвечать только презрением. Но я никак не думал, что разговор этот будет у меня с тобой и по такому глупейшему поводу. (Закрывает лицо руками. Видно, что силы его иссякают.) И все же выслушай меня в последний раз. У меня скверная роль, но я должен ее сыграть, и я прикажу тебя казнить. Только сначала я хочу, чтобы и ты тоже выучила назубок свою роль. Ты знаешь, ради чего идешь на смерть, Антигона? Ты знаешь, в какую гнусную историю навсегда вписала кровью свое имя?
А н т и г о н а. В какую?
К р е о н. В историю Этеокла и Полиника, твоих братьев. Ты думаешь, что знаешь ее, но на самом деле ты ничего не знаешь. И никто в Фивах, кроме меня, не знает. Но мне кажется, что в это утро ты тоже имеешь право ее узнать. (Задумывается, обхватив голову руками и упершись локтями в колени. Слышно, как он шепчет.) О, красивого тут мало, сама увидишь! (Начинает глухо, не глядя на Антигону.) Скажи-ка, что ты помнишь о братьях? Они, конечно, презирали тебя, предпочитали играть друг с другом, ломали твои куклы, беспрестанно шушукались о каких-то своих тайнах, чтобы привести тебя в ярость...
А н т и г о н а. Но ведь они были старшие...
К р е о н. Потом ты, должно быть, восхищалась их первыми попытками курить, их первыми длинными брюками; затем они начали пропадать по вечерам, стали настоящими мужчинами и уже совершенно не обращали на тебя внимания.
А н т и г о н а. Я была девочкой...
К р е о н. Ты, конечно, видела, как плачет мать, как сердится отец, слышала, как братья хлопают дверью, когда возвращаются, как пересмеиваются в коридоре. Они проходили мимо тебя, хихикающие, расслабленные, от них разило вином.
А н т и г о н а. Однажды я спряталась за дверью, это было утром, мы уже встали, а они только что вернулись. Полиник увидел меня: он был очень бледен, глаза у него блестели. Какой он был красивый в своей нарядной одежде! Он бросил мне: «Вот как, ты здесь?» и подарил большой бумажный цветок; он принес его оттуда, где провел ночь.
К р е о н. Ты, конечно, этот цветок сохранила! И вчера, прежде чем отправиться зарывать труп брата, ты выдвинула ящик и долго-долго смотрела на этот цветок, чтобы набраться мужества?
А н т и г о н а (вздрогнув). Откуда вы знаете?
К р е о н. Бедная Антигона со своим бумажным цветком! Да знаешь ли ты, каким был твой брат?
А н т и г о н а. Во всяком случае, я знаю, что ничего, кроме плохого, вы о нем не скажете!
К р е о н. Никчемный, глупый гуляка, жестокий, бездушный хищник, ничтожная скотина, только и умеющий, что обгонять экипажи на улице да тратить деньги в кабаках. Однажды — я как раз был при этом — твой отец отказался заплатить за Полиника крупный проигрыш, а тот побледнел, замахнулся на него, грубо выругался.
А н т и г о н а. Неправда!
К р е о н. И этот скот со всего размаху ударил отца прямо в лицо. На Эдипа жалко было смотреть! Он сел за стол, закрыл лицо руками. Из носа у него текла кровь. Он плакал. А Полиник в углу кабинета закуривал сигарету и насмешливо улыбался.
А н т и г о н а (почти умоляюще). Это неправда!
К р е о н. А ты припомни! Тебе было тогда двенадцать лет. Вы потом долго его не видели, правда?
А н т и г о н а (глухо). Да, это правда.
К р е о н. Это было после той ссоры. Твой отец не хотел, чтобы сына судили. И Полиник завербовался в аргивянское войско. А как только он очутился в Аргосе, началась охота на твоего отца — на старика, который не желал ни умереть, ни отказаться от престола. Покушения следовали одно за другим, и убийцы, которых мы ловили, в конце концов всегда признавались, что получили деньги от Полиника. Впрочем, не от одного Полиника. Раз уж ты горишь желанием сыграть роль в этой драме, я хочу, чтобы ты узнала обо всем, что происходило за кулисами, узнала всю эту кухню. Вчера я велел устроить пышные похороны Этеоклу. Этеокл теперь герой Фив, он святой. Народу собралось видимо-невидимо. Школьники опустошили свои копилки, собирая деньги на венок; старики, прикидываясь растроганными, с дрожью в голосе прославляли твоего доброго брата, преданного сына Эдипа, благородного царя. Я тоже произнес речь. В процессии участвовали все фиванские жрецы скопом, в парадном облачении. Были отданы воинские почести... Без этого нельзя было обойтись. Понимаешь, я не мог разрешить себе такую роскошь — иметь в каждом стане по отъявленному негодяю. Но сейчас я скажу тебе нечто, известное лишь мне одному, нечто ужасное: Этеокл, этот столп добродетели, был нисколько не лучше Полиника. Этот образцовый сын тоже пытался умертвить отца, этот благородный правитель тоже намерен был продать Фивы тому, кто больше даст. Ну, не забавно ли это? У меня имеются доказательства, что Этеокл, чье тело покоится ныне в мраморной гробнице, замышлял ту же измену, за которую поплатился Полиник, гниющий сейчас на солнцепеке. Лишь случайно Полиник осуществил этот план первым. Они вели себя, как мошенники на ярмарке, обманывали друг друга и всех нас и в конце концов, сводя между собой счеты, перерезали друг другу глотку, как и подобает мелким воришкам... Но обстоятельства заставили меня провозгласить одного из них героем. Я велел отыскать их тела в груде убитых. Братья лежали, обнявшись, очевидно, впервые в жизни. Они пронзили друг друга мечами, а потом по ним прошлась аргивянская конница. Их тела превратились в кровавое месиво. Антигона, их нельзя было узнать. Я велел поднять одно тело, меньше обезображенное, с тем чтобы устроить торжественные похороны, а другое приказал оставить там, где оно валялось. Я даже не знаю, кого из них мы похоронили. И, клянусь, мне это совершенно безразлично!
Долгая пауза. Оба сидят неподвижно, не глядя друг на друга.
А н т и г о н а (тихо). Для чего вы рассказали мне это?
К р е о н (встает, надевает верхнюю одежду). Разве было бы лучше, чтобы ты умерла из-за этой жалкой истории?
А н т и г о н а. Может быть, лучше. Раньше я верила.
Опять воцаряется молчание.
К р е о н (подходит к Антигоне). Что же ты теперь будешь делать?
А н т и г о н а (встает, как во сне). Пойду в свою комнату.
К р е о н. Не оставайся одна. Повидайся утром с Гемоном. Поскорее выходи за него замуж.
А н т и г о н а (со вздохом). Да.
К р е о н. У тебя вся жизнь впереди. Поверь, наши с тобой споры — пустая болтовня. Ведь ты владеешь таким бесценным сокровищем — жизнью.
А н т и г о н а. Да.
К р е о н. Все остальное не в счет. А ты собиралась пустить его на ветер! Я понимаю тебя: в двадцать лет я поступил бы точно так же. Вот почему я жадно внимал твоим словам. Я слушал из дали времен голос юного Креона, такого же худого и бледного, как ты, тоже мечтавшего о самопожертвовании... Выходи поскорее замуж, Антигона, и будь счастлива! Жизнь не то, что ты думаешь. Она словно вода проходит у вас, молодых, между пальцами, а вы этого и не замечаете. Скорее сомкни пальцы, подставь ладони. Удержи ее! И ты увидишь, она станет маленьким комочком, простым и твердым ядрышком, которое можно потихоньку грызть, сидя на солнышке. Те, кто нуждается в силе твоего духа, твоего порыва, будут уверять тебя, что все это не так. Не слушай их! Не слушай и меня, когда я буду произносить очередную речь над гробницей Этеокла. Все это неправда. Правда только то, о чем не говорят... Ты тоже это узнаешь, может быть, слишком поздно. Жизнь — это любимая книга, это ребенок, играющий у твоих ног, это молоток, который крепко сжимаешь в руках, это скамейка у дома, где отдыхаешь по вечерам. Ты будешь еще больше презирать меня, но когда-нибудь — это ничтожное утешение в старости — ты поймешь, что жизнь, вероятно, все-таки счастье.
А н т и г о н а (шепчет, растерянно озираясь). Счастье?
К р е о н (ему внезапно стало немного стыдно). Жалкое слово, не так ли?
А н т и г о н а (тихо). Каким же будет мое счастье? Какой будет та счастливая женщина, в которую превратится маленькая Антигона? Какие жалкие поступки придется ей совершать изо дня в день, чтобы зубами вырвать свой крохотный клочок счастья? Скажите, кому ей нужно будет лгать, кому улыбаться, кому продавать себя? Кому она спокойно даст умереть, отводя взгляд в сторону?
К р е о н (пожимая плечами). Ты сошла с ума, замолчи!
А н т и г о н а. Нет, не замолчу! Я хочу узнать, что я, именно я, должна совершить, чтобы быть счастливой? И узнать немедленно, раз нужно немедленно сделать выбор. Вы говорите, что жизнь прекрасна. Вот я и хочу узнать, как я должна поступать, чтобы жить.
К р е о н. Ты любишь Гемона?
А н т и г о н а. Да, я люблю Гемона. Я люблю Гемона, молодого и сурового. Гемона, такого же требовательного и верного, как я. Но если ваша жизнь, это ваше счастье должно восторжествовать и над ним, если Гемон не будет больше бледнеть, когда бледнею я; не будет думать, что я умерла, когда я опаздываю на пять минут; не будет чувствовать себя совсем одиноким и не возненавидит меня, когда не поймет, почему я смеюсь; если рядом со мной он должен стать господином Гемоном; если и он тоже должен научиться говорить «да», — тогда я не люблю его больше!
К р е о н. Ты сама не знаешь, что говоришь. Замолчи!
А н т и г о н а. Нет, я знаю, что говорю, а вот вы меня уже не понимаете. Я сейчас говорю с вами издалека — из царства, в которое вам с вашими морщинами, с вашей мудростью и с вашим брюхом уже не пройти. (Смеется.) Я смеюсь, Креон, потому что вдруг представила себе, каким ты был в пятнадцать лет. Наверно, таким же бессильным, но уверенным в своем могуществе. Жизнь лишь добавила вот эти морщинки на твоем лице да слой жира на теле.
К р е о н (трясет ее). Замолчишь ли ты наконец?
А н т и г о н а. Почему ты хочешь заставить меня молчать? Потому что знаешь, что я права? Думаешь, я не прочла это в твоих глазах? Ты понимаешь, что я права, но никогда не признаешься в этом, потому что сейчас готов защищать свое счастье, как собака кость.
К р е о н. И свое и твое, дура!
А н т и г о н а. Как вы все мне противны с вашим счастьем! С вашей жизнью, которую надо любить, какой бы она ни была. Вы, словно собаки, облизываете все, что найдете. Вот оно, жалкое, будничное счастье, надо только не быть слишком требовательным! А я хочу всего, и сразу, и пусть мое счастье будет полным, иначе мне не надо его совсем! Я вот не хочу быть скромной и довольствоваться подачкой, брошенной мне в награду за послушание. Я хочу сегодня же быть уверенной во всем, хочу, чтобы мое счастье было таким же прекрасным, каким я видела его в своих детских мечтах, — или пусть я умру.
К р е о н. Ну-ну, продолжай! Ты говоришь, как твой отец!
А н т и г о н а. Да, как мой отец! Мы из тех, кто идет до конца. До самого конца, когда не остается и тени надежды, пусть даже подавляемой надежды. Мы из тех, кто перешагивает через вашу надежду, через вашу драгоценную надежду, через вашу гнусную надежду, когда она становится у нас на пути!
К р е о н. Замолчи! Если бы ты видела, какой ты была безобразной, когда выкрикивала эти слова!
А н т и г о н а. Да, я безобразна! Это и в самом деле отвратительно — выкрики, резкие движения, словно нищенки дерутся... Отец стал прекрасен лишь потом, когда уже не было никаких сомнений, что он убил своего отца, спал со своей матерью, и ничто больше, ничто на свете не могло его спасти. Тогда он сразу успокоился, лицо его словно озарилось улыбкой, и он стал прекрасен. Все было кончено. Ему оставалось только закрыть глаза, чтобы не видеть вас больше! Не видеть ваших физиономий, этих жалких лиц претендентов на счастье! Вот вы действительно безобразны, даже самые красивые из вас. Что-то безобразное притаилось в уголках ваших глаз и ваших губ: ты сейчас верно сказал, Креон, это кухня. У всех у вас лица кухарей!
К р е о н (выворачивая ей руки). Я приказываю тебе замолчать, слышишь?
А н т и г о н а. Ты приказываешь мне, кухарь? По-твоему, ты можешь мне что-то приказывать?
К р е о н. В прихожей полно народу. Ты хочешь погубить себя? Тебя услышат!
А н т и г о н а. Ну что ж, открой двери! Конечно, они должны меня услышать!
К р е о н (пытаясь зажать ей рот). О боги, замолчишь ли ты наконец?
А н т и г о н а (отбиваясь). Ну же, кухарь, быстрей! Зови своих стражников!
Дверь открывается. Входит Исмена.
И с м е н а (кричит). Антигона!
А н т и г о н а. А тебе-то что надо?
И с м е н а. Антигона, прости меня! Антигона, ты видишь, я пришла, я набралась мужества. Теперь я пойду с тобой.
А н т и г о н а. Куда ты пойдешь со мной?
И с м е н а (Креону). Если вы ее казните, вам придется казнить и меня!
А н т и г о н а. О нет! Не сейчас! Не тебе умирать! Мне, мне одной. Не воображай, что ты сейчас умрешь вместе со мной. Это было бы слишком легко!
И с м е н а. Я не хочу жить, если ты умрешь, я не хочу жить без тебя!
А н т и г о н а. Ты уже избрала жизнь, а я смерть. Не приставай ко мне со своими причитаниями! Надо было идти туда сегодня ночью, ползти во тьме на четвереньках. Надо было скрести землю ногтями под самым носом у стражников и дать схватить себя, как воровку!
И с м е н а. Ну, так я пойду завтра!
А н т и г о н а Слышишь, Креон? И она тоже! Кто знает, не последуют ли моему примеру и другие, когда услышат мои слова? Чего ж ты ждешь? Заставь меня замолчать! Чего ж ты ждешь? Зови своих стражников! Ну, Креон, наберись мужества, тебе надо пережить всего одну скверную минуту. Ну же, кухарь, ведь это необходимо!
К р е о н (вдруг кричит). Стража!
Тотчас появляются стражники.
Уведите ее!
А н т и г о н а (восклицает с облегчением). Наконец-то, Креон!
Стражники набрасываются на нее и уводят.
И с м е н а (с крикам бежит вслед за ней). Антигона! Антигона! (Выбегает.)
Креон остается один. Появляется Хор, приближается к нему.
Х о р. Ты безумец, Креон! Что ты наделал!
К р е о н (глядя куда-то вдаль прямо перед собой). Ей суждено было умереть.
Х о р. Не дай умереть Антигоне, Креон! Для всех нас это будет кровоточащей раной на долгие века.
К р е о н. Она сама хотела умереть! Мы все были бессильны заставить ее жить. Теперь я это понимаю. Антигона была создана, чтобы умереть. Быть может, она сама не сознавала этого, но Полиник для нее был только предлогом. Когда ей пришлось отказаться от этого предлога, она тотчас же ухватилась за другое. Самым главным для нее было сказать «нет» и умереть.
Х о р. Она еще ребенок, Креон.
К р е о н. Но что я могу для нее сделать? Приговорить ее к жизни?
Вбегает Гемон.
Г е м о н (кричит). Отец!
К р е о н (бросается к нему, обнимает его). Забудь ее, Гемон! Забудь ее, мой мальчик!
Г е м о н. Ты обезумел, отец! Пусти меня!
К р е о н (сжимая его еще крепче). Я испробовал все, чтобы спасти ее, Гемон. Я испробовал все, клянусь тебе! Она не любит тебя. Она могла бы жить. Но она выбрала безумие и смерть.
Г е м о н (кричит, пытаясь вырваться). Но, отец, ты слышишь, они уводят ее! Не дай им увести ее, отец!
К р е о н. Теперь она заговорила. Все Фивы знают, что она сделала. И я вынужден ее казнить.
Г е м о н (наконец вырывается из его рук). Пусти меня!
Пауза. Они стоят лицом к лицу; смотрят друг на друга.
Х о р (приближаясь к ним). Нельзя ли что-то придумать: сказать, что она лишилась рассудка, посадить ее в тюрьму?
К р е о н. Люди скажут, что это неправда. Скажут, я спас ее потому, что она невеста моего сына. Я не могу.
Х о р. Нельзя ли выиграть время, заставить ее завтра бежать?
К р е о н. Толпа уже знает все, беснуется вокруг дворца. Я не могу.
Г е м о н. Что значит толпа, отец? Ведь ты властелин.
К р е о н. Я властелин, пока не издал закон. А потом — нет.
Г е м о н. Отец, но я твой сын, ты не допустишь, чтобы ее отняли у меня!
К р е о н. Нет, Гемон. Нет, мой мальчик. Мужайся! Антигона не может больше жить. Антигона уже покинула всех нас.
Г е м о н. Неужели ты думаешь, что я смогу жить без нее? Неужели ты думаешь, что я примирюсь с этой вашей жизнью? Жить без нее все дни с утра до вечера? Жить без нее среди вашей суеты, болтовни, ничтожества?
К р е о н. Тебе нужно примириться с этим, Гемон. Каждый из нас в один более или менее грустный день, рано или поздно должен примириться с тем, что станет мужчиной. Для тебя этот день настал сегодня... И вот ты в последний раз стоишь передо мной, как маленький мальчик, со слезами на глазах, с сердцем, полным муки... Но когда ты отвернешься, когда переступишь этот порог, все будет кончено.
Г е м о н (слегка отступает; тихо). Все уже кончено.
К р е о н. Не осуждай меня, Гемон. Не осуждай меня и ты тоже!
Г е м о н (вглядываясь в него, внезапно). Тот могучий бог, воплощение силы и мужества, который брал меня на руки и спасал от чудовищ и теней, неужели это был ты? Неужели это ты в те славные вечера при свете лампы показывал мне книги в своем кабинете и от тебя исходил тот манящий милый запах?
К р е о н (смиренно). Да, Гемон.
Г е м о н. И все заботы, вся гордость, все книги о подвигах героев, — все нужно было только для того, чтобы я пришел вот к этому? Стал мужчиной, как ты говоришь, и был бесконечно счастлив, что живу?
К р е о н. Да, Гемон.
Г е м о н (внезапно вскрикивает, как ребенок, бросаясь в его объятия). Отец, это неправда! Это не ты, это произойдет не сегодня! Нас обоих еще не приперли к стенке, когда выбора уже нет, и надо сказать «да». Ты еще всемогущ, как и в дни моего детства. Умоляю тебя, отец, сделай так, чтобы я мог восхищаться тобой, восхищаться тобой, как прежде! Я слишком одинок, и мир слишком пустынен для меня, если я не могу больше восхищаться тобой.
К р е о н (высвобождаясь из его объятий). Все мы одиноки, Гемон. Мир пустынен. И ты слишком долго восхищался мной. Посмотри на меня! Это и значит стать мужчиной — взглянуть однажды прямо в лицо своему отцу.
Г е м о н (вглядывается в него, потом отступает с криком). Антигона! Антигона! На помощь! (Убегает.)
Х о р (идет к Креону). Креон, он выбежал как безумный!
К р е о н (стоит неподвижно, глядя прямо перед собой, куда-то вдаль). Бедный мальчик, он ее любит.
Х о р. Креон, надо что-то сделать!
К р е о н. Я больше ничего не могу.
Х о р. Он ушел, смертельно раненный.
К р е о н (глухо). Да, мы все смертельно ранены.
Входит Антигона, подталкиваемая стражниками.
Они упираются спинами в дверь, за которой слышатся крики толпы.
С т р а ж н и к. Начальник, они ворвались во дворец!
А н т и г о н а, Креон, я не хочу больше видеть их лица, не хочу больше слышать их крики, я никого не хочу больше видеть! Меня казнят — разве тебе этого мало! Сделай так, чтобы я никого больше не видела, пока все не будет кончено.
К р е о н (выходя, кричит). Стража, к воротам! Очистить дворец! (Стражнику.) А ты оставайся здесь с нею.
Два стражника выходят, за ними — Хор. Антигона остается одна со стражником, смотрит на него.
А н т и г о н а. Значит, это ты?
С т р а ж н и к. Что — я?
А н т и г о н а. Последнее человеческое лицо, которое я вижу.
С т р а ж н и к. Надо полагать.
А н т и г о н а. Дай, я посмотрю на тебя...
С т р а ж н и к (отходит от нее, смущенно). Ладно, смотри.
А н т и г о н а. Это ты тогда задержал меня?
С т р а ж н и к. Да, я.
А н т и г о н а. Ты сделал мне больно. В этом не было никакой нужды. Разве было похоже, что я убегу?
С т р а ж н и к. Ну-ну, без болтовни! Не вы, так я был бы в накладе.
А н т и г о н а. Сколько тебе лет?
С т р а ж н и к. Тридцать девять.
А н т и г о н а. У тебя есть дети?
С т р а ж н и к. Да, двое.
А н т и г о н а. Ты их любишь?
С т р а ж н и к. Это не ваше дело. (Начинает ходить взад и вперед по комнате. Некоторое время слышны лишь звуки его шагов.)
А н т и г о н а. Давно вы стражником?
С т р а ж н и к. С тех пор, как кончилась война. Я был сержантом и остался на сверхсрочной.
А н т и г о н а. Чтоб стать стражником, нужно быть сержантом?
С т р а ж н и к. Вообще-то да. Или хотя бы служить в спецкоманде. Но когда становишься стражником, теряешь чин сержанта. К примеру, ежели я встречу рядового из новобранцев, он может не козырять мне.
А н т и г о н а. Вот как!
С т р а ж н и к. Да, заметьте, обычно они все же козыряют. Новобранцы знают, что стражник — не нижний чин. Ну а платят что нам, что спецкоманде одинаково, и каждые полгода полагаются наградные — выплачивают жалованье сержанта. Зато стражник пользуется другими выгодами. Квартира, отопление, пенсия, наградные... Словом, стражнику, особенно ежели у него есть жена и дети, живется лучше, чем сержанту-кадровику.
А н т и г о н а. Вот как!
С т р а ж н и к. Да. Вот почему сержанты со стражниками на ножах. Видали вы, как сержанты воротят нос от нас, стражников? У них есть большое преимущество, их быстрее повышают в чинах. В известном смысле это верно. У нас, конечно, продвижение по службе идет медленнее и труднее, чем в армии. Но вы не должны забывать, что бригадир у стражников — это совсем не то, что старший сержант в армии.
А н т и г о н а (прерывает его). Послушай...
С т р а ж н и к. Да.
А н т и г о н а. Я сейчас умру.
Стражник не отвечает. Пауза. Он ходит взад и вперед.
С т р а ж н и к (через некоторое время снова начинает рассуждать). С другой стороны, положение стражников кое в чем, пожалуй, лучше, чем сержантов-кадровиков. Стражник — солдат, но в то же время он некоторым образом государственный служащий...
А н т и г о н а. Как ты думаешь, умирать больно?
С т р а ж н и к. Не могу вам сказать. На войне те, кто был ранен в живот, сильно мучились. А я ни разу не был ранен. И это даже помешало моему повышению в чине...
А н т и г о н а. Какую смерть они выбрали для меня?
С т р а ж н и к. Не знаю. Мне кажется, как будто говорили, что осквернять город вашей кровью нельзя, и вас замуруют.
А н т и г о н а. Заживо?
С т р а ж н и к. Да, живою.
Пауза. Стражник готовит порцию табака для жвачки.
А н т и г о н а. О могила! О брачное ложе! О мое подземное жилище! (Съежилась, такая маленькая посреди огромной пустой комнаты. Словно ей вдруг стало холодно. Она обхватывает себя руками и шепчет.) Совсем одна...
С т р а ж н и к (закладывая табак за щеку). Вас замуруют в пещере Гадеса, что у городских ворот. Где самый солнцепек. Тяжеленько там будет нести караул. Сначала собирались послать солдат. Но, по последним слухам, как будто поставят опять стражников. Они, мол, все вытерпят! Не удивительно, что некоторые стражники завидуют сержантам-кадровикам...
А н т и г о н а (шепчет устало). Два зверька...
С т р а ж н и к. Какие еще зверьки?
А н т и г о н а. Два зверька прижались бы друг к другу, чтобы согреться. А я совсем одна.
С т р а ж н и к. Если вам что нужно, дело другое. Я могу позвать.
А н т и г о н а. Нет. Мне хотелось бы только, чтобы после моей смерти ты передал письмо одному человеку.
С т р а ж н и к. Как так — письмо?
А н т и г о н а. Письмо, которое я напишу.
С т р а ж н и к. Ну нет! Номер не пройдет. Письмо! Ишь, чего захотели! Слишком рискованная игра для меня!
А н т и г о н а. Если ты согласишься, я дам тебе этот перстень.
С т р а ж н и к. Он золотой?
А н т и г о н а. Да, золотой.
С т р а ж н и к. Понимаете, если меня обыщут, военного суда не миновать. Вам-то все равно, так ведь? (Осматривает перстень.) Если хотите, я могу написать в своей записной книжке то, что вы мне продиктуете. Потом я вырву эту страничку. Если написано моим почерком — дело другое.
А н т и г о н а (шепчет, закрыв глаза и невесело усмехаясь). Твоим почерком... (Вздрагивает.) Все это слишком безобразно, слишком безобразно!
С т р а ж н и к (обиженно, делая вид, что возвращает перстень). Ну, знаете, раз вы не хотите...
А н т и г о н а. Хорошо. Бери перстень и пиши. Только скорей... Я боюсь, что мы не успеем... Пиши: «Мой любимый!»
С т р а ж н и к (вынув записную книжку, мусолит огрызок карандаша). Это вашему дружку?
А н т и г о н а. Любимый мой, я решила умереть, и ты, быть может, перестанешь меня любить...
С т р а ж н и к (пишет, медленно повторяя своим грубым голосом). «Любимый мой, я решила умереть, и ты, быть может, перестанешь меня любить...»
А н т и г о н а. Креон был прав. Как это ужасно! Сейчас, рядом с этим человеком, я не знаю уже, за что я умираю. Мне страшно...
С т р а ж н и к (ему трудно записывать под диктовку). «...Креон был прав, это ужасно...».
А н т и г о н а. О Гемон, а наш маленький мальчик. Только теперь я понимаю, как это было просто — жить...
С т р а ж н и к (перестает писать). Послушайте, вы слишком торопитесь. Как же вы хотите, чтобы я успел все это записать? Ведь на это нужно время...
А н т и г о н а. На чем ты остановился?
С т р а ж н и к (перечитывает). «...это ужасно. Сейчас, рядом с этим человеком...».
А н т и г о н а. Я не знаю уже, за что я умираю.
С т р а ж н и к (мусолит кончик карандаша и пишет). «...Не знаю уже, за что я умираю...». Никогда не знаешь, за что приходится умирать.
А н т и г о н а (продолжает). Мне страшно... (Останавливается, вдруг выпрямляется.) Нет... Вычеркни все, что написал. Пусть лучше никто никогда не узнает. Это все равно, как если бы мой труп увидели обнаженным и прикасались к нему. Напиши только: «Прости!»
С т р а ж н и к. Значит, конец вычеркнуть и вместо него написать: «Прости!»
А н т и г о н а. Да... Прости, любимый! Без маленькой Антигоны вам всем было бы куда спокойнее. Я люблю тебя...
С т р а ж н и к. «Без маленькой Антигоны вам всем было бы куда спокойнее. Я люблю тебя». Это все?
А н т и г о н а. Да, все.
С т р а ж н и к. Забавное письмецо!
А н т и г о н а. Да, забавное.
С т р а ж н и к. Кому же его передать?
В это время дверь отворяется. Входят остальные стражники. Антигона встает, смотрит на них, потом на первого стражника,
который выпрямляется за ее спиной, с важным видом прячет в карман перстень и записную книжку.
Ну-ну, без разговоров!
Антигона невесело усмехается, опускает голову и молча отходит к другим стражникам.
Все уходят. Появляется Хор.
Х о р. Ну, для Антигоны все кончено. Теперь наступила очередь Креона. Им всем суждено пройти этот путь.
Вбегает Вестник.
В е с т н и к (кричит). Царица! Где царица?
Х о р. Зачем она тебе? Что ты хочешь ей сообщить?
В е с т н и к. Ужасную весть, Антигону только что бросили в пещеру. Не успели еще привалить последние камни, как вдруг до Креона и всех, кто стоял рядом с ним, донеслись из могилы жалобные крики. Все умолкли и стали прислушиваться, потому что то не был голос Антигоны. Вновь жалобный крик донесся из глубины могилы... Все посмотрели на Креона, а он обо всем догадался первым, он уже все знал раньше других и закричал как безумный: «Прочь камни! Прочь!» Рабы бросаются оттаскивать камни, а с ними царь, весь в поту, руки разодрал в кровь. Наконец камни сдвинуты, один из них, самый маленький, упал в могилу. А там в глубине на своем разноцветном поясе повисла Антигона. Красные, синие, зеленые нитки, словно детское ожерелье у нее на шее. А Гемон стоит на коленях, обнимает ее и рыдает, уткнувшись лицом в складки ее одежды. Сдвигают еще одну глыбу, и Креон наконец может спуститься в могилу. Во мраке, в глубине могилы видны его седые волосы. Он пытается поднять Гемона, умоляет его. Гемон не слышит. Потом вдруг вскакивает и, черноглазый, удивительно похожий на мальчугана, каким он был когда-то, целую минуту молча смотрит на отца, внезапно плюет ему в лицо и выхватывает свой меч. Креон отшатнулся от сына. Тогда детский взгляд Гемона становится тяжелым от презрения, и Креон не может уклониться от него, как от клинка. Гемон смотрит на этого дрожащего старика в другом конце пещеры, потом молча вонзает меч себе в грудь и падает на Антигону. Они лежат в огромной луже крови, и он обнимает ее.
Входит Креон с мальчиком-прислужником.
К р е о н. Я велел положить их рядом. Их обмыли, и теперь они лежат, словно отдыхают, только чуть бледные, но лица их спокойны. Как новобрачные наутро после первой ночи... Для них все кончено.
Х о р. Но не для тебя, Креон. Тебе предстоит узнать еще кое-что. Эвридика, царица, твоя супруга...
К р е о н. Добрая женщина, без конца говорит о своем саде, о своем варенье, о своем вязанье, об этих фуфайках для бедняков. Прямо удивительно, сколько беднякам требуется фуфаек! Можно подумать, что они ни в чем другом не нуждаются...
Х о р. Нынешней зимой фиванским беднякам будет холодно, Креон! Узнав о смерти сына, царица сначала довязала ряд, потом не спеша, как она делает все, и даже спокойнее обычного отложила спицы. После этого она прошла в свою комнату, благоухающую лавандой, с вышитыми салфеточками и плюшевыми подушечками, чтобы там перерезать себе горло, Креон. Сейчас она лежит на одной из ваших старомодных одинаковых кроватей, на том самом месте, где однажды вечером ты видел ее еще совсем молоденькой девушкой, — и с той же улыбкой, может быть, чуть-чуть более грустной. Если бы не большое кровавое пятно на подушке у шеи, можно было бы подумать, что она спит.
К р е о н. И она тоже... Они все спят. Ну что ж. Тяжелый выдался день. (Пауза. Глухо.) Как хорошо, должно быть, уснуть.
Х о р. И теперь ты совсем один, Креон.
К р е о н. Да, совсем один. (Пауза. Кладет руку на плечо прислужника.) Мальчик!
П р и с л у ж н и к. Что, господин?
К р е о н. Вот что я тебе скажу. Они этого не понимают. Когда перед тобой работа, нельзя сидеть сложа руки. Они говорят, что это грязная работа, но если мы не сделаем ее, кто ж ее сделает?
П р и с л у ж н и к. Не знаю, господин.
К р е о н. Конечно, не знаешь. Тебе повезло! Никогда ничего не знать — вот что было бы лучше всего. Тебе, наверно, не терпится стать взрослым?
П р и с л у ж н и к. О да, господин!
К р е о н. Маленький безумец! Лучше всего было бы никогда не становиться взрослым.
Вдали бьют часы.
(Шепчет) Пять часов. Что у нас сегодня в пять?
П р и с л у ж н и к. Совет, господин.
К р е о н. Ну что ж, раз назначен совет, мой мальчик, пойдем на совет.
Они выходят. Креон опирается на плечо прислужника.
Х о р (подходя к авансцене). Вот и все. Это правда, без маленькой Антигоны им всем было бы так спокойно. Но теперь все кончено. И они все-таки спокойны. Те, кто должны были умереть, умерли. И те, кто верили во что-то, и те, кто верили совсем в другое, и даже те, кто ни во что не верили и попали в эту историю, ничего в ней не понимая. Все одинаковые мертвецы — застывшие, бесполезные, гниющие. А те, кто остались еще в живых, понемногу начнут забывать их и путать их имена. Все кончено. Антигона теперь обрела покой, и мы никогда не узнаем, что ее мучило. Ей отдан последний долг. Грустная тишина воцарилась в Фивах и в опустевшем дворце, где Креон станет ждать своей смерти.
В то время как хор говорит, входят стражники. Они садятся на скамью, ставят рядом фляжку с красным вином,
сдвигают шапки на затылок и начинают играть в карты.
Остались только стражники. Им все это безразлично. Их дело — сторона. Они продолжают играть в карты.
Стражники увлечены игрой.
Занавес быстро падает.
