Вернуться к третьей части
Около меня что-то шевельнулось. Я услышал, как что-то твердое трется обо что-то такое же твердое. Пробился свет. Я глубоко вздохнул и увидел белобородое лицо древнего человека, издалека глядящего на меня — как будто я лежу на дне глубокого колодца…
— Ты все еще живешь, Карл Паттон, — голос великана словно эхом доносился откуда-то издалека. Я увидел, как его огромные руки тянутся ко мне, охватывают глыбу льда, очень медленно отваливают ее в сторону. Волосы его покрыты снегом, в бороде сверкают льдинки. Изо рта у него валит пар.
— Уходи отсюда, — выдавил я из себя, преодолевая боль, как от битого стекла, у себя в груди. — Пока не обрушилось остальное.
Он ничего не ответил. Он откинул еще одну льдину, и руки мои освободились. Я попытался помочь ему, но от этого меня еще только сильнее засыпало снегом. Он обхватил меня за плечи своими невероятно большими руками и начал поднимать — и вытянул меня, в конце концов, из ледяной могилы. Я лежал на спине, а он нагнулся надо мной. Вула подползла к нему, издавая тревожное поскуливание. Сверху то и дело сыпались небольшие струйки снега, которые тут же подхватывал и уносил ветер. Масса льда размером с корму авианосца нависла над нами на высоте нескольких сотен футов.
— Беги отсюда, идиот несчастный! — заорал я, но послышался лишь слабый шепот. Он медленно опустился на колени, поднял меня на руки, поднялся. Сверху сыпались кусочки льда. Он сделал шаг вперед по направлению к Башням Нанди.
— Назад, — с усилием выдавил я. — Там ты погибнешь.
Он остановился, так как перед нами начал сыпаться лед.
— А если бы ты был один, Карл Паттон… ты повернул бы назад?
— Нет, — ответил я. — Но тебе… теперь… нет причин умирать…
— Тогда мы пойдем вперед.
Он сделал еще шаг и покачнулся. Кусок льда величиной с баскетбольный мяч ударил его по плечу, скатился к ногам, пес залаял. Теперь льдины падали вокруг нас, как рис во время свадебной церемонии. Он продолжал идти вперед, покачиваясь, как пьяный, и уже начал перебираться через последний подъем. Позади нас послышался грохот, словно там выстрелила пушка. Воздух со свистом вылетел мимо нас из узкой расщелины, вырываясь на свободу. Великан сделал еще три шага и не удержался на ногах. Он выронил меня, потом встал возле меня на колени, прикрыв меня наподобие какого-то странного навеса. Я слышал, как он застонал, когда несколько кусков льда попало на него. Где-то позади нас раздался грохот и шум, как будто вода прорвала плотину. Воздух наполнился снегом, ослепляющим, вызывающим кашель. Свет померк…
Мертвые плакали. Это был звук, исполненный печали, очень одинокий и как будто выражающий искреннее удивление тому, что жизнь так коротка и полна ошибок. Я понял, какие чувства они испытывают. А почему бы и нет? Ведь я был одним из них.
Но у трупа не может болеть голова, по крайней мере, насколько я знаю. У них не должны мерзнуть ноги, они не должны испытывать боли. Если только легенды о том, куда после смерти попадают хорошие люди, не оказались правдивыми. Я открыл глаза, чтобы получше рассмотреть преисподнюю, и увидел пса. Он снова завыл, и тогда я повернул голову и увидел рядом с собой руку, большую, чем моя нога. Тяжесть, которая давила на меня, была тем, что осталось от Джонни Грома, распростертого на мне под покровом ледяных глыб.
Чтобы выбраться из-под него, мне потребовалось около получаса. Спас меня скафандр, конечно, с его автоматически срабатывающим защитным устройством, которое превращает материал в броню. Я, конечно, был покрыт синяками, и, возможно, у меня были сломаны одно-два ребра, но со мной не произошло ничего такого, что могло помешать мне живым и невредимым добраться до базы и своего миллиона кредитов.
Потому что я выполнил свою миссию. Великан не пошевелился за все то время, что я выбирался из-под него, и не дрогнул даже тогда, когда я приподнял ему веко. Правда, слабенький пульс я у него нащупал, но это не могло продолжаться долго. Он истекал кровью от ран, нанесенных льдинами — ими сплошь были покрыты лицо и руки, но кровь уже замерзла, и то, чего не могла довести до конца ледяная бомбежка, за нее доделает холод. Но, даже если он и оклемается, ледяная стена не позволит ему выбраться из этой западни. И когда скорбящие родственники прибудут сюда, чтобы взглянуть на своего любимца — переростка, они найдут его здесь именно так, как я его опишу: благородная жертва ненастья и неудачи, которая заставила нас отклониться от цели на десяток миль, да еще после такого долгого и утомительного путешествия. И тогда они закажут по нему замечательный плач насчет того, какой он был хороший и на все готовый благородный человек, а потом закроют еще одну страницу истории. И не то, чтобы очень я возгордился от того, что еще раз доказал недюжинность своего ума. Все это не было ничем из ряда вон выходящим — просто нужно как следует анализировать имеющие данные, а затем правильно пользоваться результатами анализа.
— Ну, прощай, Джонни Гром, — сказал я. — Ты был отличным парнем.
Пес поднял голову и завыл. Я включил вспомогательные механизмы своего скафандра на максимальную мощность и отправил к грузу, который находился в пятнадцати милях от меня.
Грузовой отсек длиной в двадцать футов на участке плотно слежавшегося снега в небольшой ложбинке между оголенными скалами. На нем не было ни царапины. Это ничуть не удивило меня: автоматической устройство, которое я поместил в него, могло бы посадить целый магазин фарфора, не разбив ни единой чашечки. Я обязался доставить груз в целости и сохранности, и выполнить условия договора в точности было делом моей профессиональной гордости. Я так увлекся, поздравляя себя, что, только приблизившись к грузу на пятьдесят футов, заметил, что снег вокруг него истоптан, а потом сверху выравнен, чтобы скрыть следы. Но к тому времени уже поздно было пытаться спрятаться. Если там кто-то был, то меня уже заметили. Я остановился в десяти футах от входного люка и разыграл жалостливую сцену падения от усталости и превращения в жалкую маленькую кучку на снегу, а тем временем внимательно оглядел пространство вокруг отсека и под ним. Но ничего не обнаружил.
Пролежав достаточно долго, чтобы тот, кто находился здесь, имел возможность появиться, я не увидел никого. Желающих не нашлось. Значит, и дальше играть предстояло мне самому. Я старательно исполнил номер по вытягиванию ног, поднятию на них, и, пошатываясь, добрался до входа. Царапины на люке досказали мне остальное. Запирающий механизм был нетронут. По моей команде он сработал, и я заполз в шлюз. Внутри все выглядело как всегда. Изоляция холодильной камеры была по-прежнему прочна, приборы сообщили мне, что охлаждающие установки функционируют нормально. Я почти уверился в этом, но не совсем. Не знаю, почему, может быть, потому, что жизненный опыт, преподавший мне немало болезненных уроков, научил меня не принимать ничего как должное.
Мне потребовалось полчаса на то, чтобы снять кожух с рифтерного пульта. Когда я снял его, все сразу стало ясно: соленоид висел полуоткрытым. Это была сравнительно небольшая неисправность, которую вполне можно было бы отнести на счет сложного приземления — но только если бы я не знал того, что знал прекрасно. Это было сделано искусственно, подставка слегка изогнута на какую-то долю миллиметра — как раз настолько, чтобы аппаратура перестала функционировать как следует и чтобы включился цикл нагрева, который, примерно, через десять часов неминуемо убьет десятерых, что находятся в холодильниках. Я поправил его, услышал, как газ снова зашипел в трубках, и на этот раз более тщательно проверил показания приборов. Внутренний термометр показывал +3 градуса по абсолютной шкале. Температура еще просто не успела начать подниматься. Десять длинных контейнеров и их содержимое пока были в целости. Это означало, что вмешательство произошло совсем недавно.
Я все еще размышлял над возможными последствиями такого вывода, когда услышал шаги на льду, приближающиеся к входному люку.
Иллини теперь выглядел совсем иначе, чем в последнюю нашу встречу, в затянутом плюшем кабинете в Централи Лиги. Его обезьянье лицо, прикрытое маской, выглядело съежившимся и бескровным, длинный нос посинел от холода, а на скулах виднелась синева от пробивающейся щетины. Казалось, он ничуть не удивился, увидев меня.
Он вошел внутрь, а за ним появился другой человек. Они огляделись, приняли к сведению отметины на покрытом инеем кожухе рифтера, обратили внимание на откинутую панель.
— Все в порядке? — спросил меня коротышка.
Он задал этот вопрос как бы невзначай, словно мы с ним случайно встретились на улице.
— Почти, — ответил я. — Если не считать небольшого происшествия с соленоидом. Впрочем, ничего серьезного.
Иллини кивнул, словно именно такого ответа и ожидал. Его глаза быстро обежали меня.
— Снаружи ты, кажется, испытывал кое-какие затруднения, — заметил он.
— Но я вижу, ты довольно быстро оправился.
— Наверное, это было что-то психосоматическое, — ответил я. — Забравшись сюда, я просто отвлекся.
— Полагаю, что наш объект мертв?
— Конечно, нет, черт возьми! Он жив и здоров и пребывает сейчас в городе Феникс, штат Аризона. Как вы обнаружили отсек, Иллини?
— Мне очень повезло: я уговорил одного торговца подпольным товаром, который снабдил тебя пеленгаторным оборудованием, продать мне его точную копию, да еще настроенную на тот же самый код, — видно было, что это доставляет ему удовольствие. — Но ты не очень-то расстраивайся, Улрик. При неограниченном бюджете почти не может быть секретов.
— Ясно, — сказал я. — Все сделано правильно. Но вы так и не сказали мне, зачем вы сделали это.
— План, разработанный тобой, довольно умен, — сказал он. — Может быть, немного переусложнен… но, тем не менее, умен. До какой-то степени. Благодаря специальному оборудованию, которое ты вмонтировал в отсек, стало ясно, что ты вознамерился сохранить свой груз нетронутым.
— Ну и что?
— Ты хотел предоставить публике возможность восхищаться чистеньким символом, Улрик. Отлично, прекрасно. Но гибель этого переростка в слепой попытке спасти людей, которым никогда ничего не угрожало, слегка испортит картину. Люди могут разочароваться. Они могут начать расследование обстоятельств, при которых их любимчик так бездарно ухитрился погубить себя. Но зато если окажется, что НА САМОМ ДЕЛЕ он мог спасти людей — вот тогда публика примет его жертву.
— И ради подобной теории вы собираетесь лишить жизни десятерых?
— Нет ничего необычного в том, чтобы такой ценой оплачивались дополнительные гарантии.
— И, значит, вы явились сюда, чтобы исправить мои ошибки. А как же вы предполагаете уладить дело с Мониторной службой? Они всегда косо смотрят на самовольные посадки туда, куда не следует.
Выражение лица Иллини стало таким, каким оно бывает у кошки, только что съевшей канарейку.
— Я нахожусь здесь на совершенно законных основаниях. Благодаря счастливому стечению обстоятельств, моя яхта находилась неподалеку от этой планеты и перехватила сигнал твоего передатчика. Станция Кольцо-8 приняла мое предложение оказать помощь.
— Понятно. А что вы припасли для меня?
— О, конечно, только то, о чем мы договорились. У меня нет никакого желания усложнять дело еще и в этом отношении. Мы будем и дальше в точности следовать твоим предложениям — за одним исключением, о котором я уже говорил. По ясным нам обоим причинам я надеюсь, что могу положиться на твое благоразумие. Твоя плата уже переведена на депозит в Центральный Кредитный Банк.
— Значит, вы уже все продумали, да? Но вы не приняли в расчет одного: я очень честолюбив. И я терпеть не могу, когда кто-то вносит изменения в мои планы.
Иллини приподнял верхнюю губу.
— Мне известно, что ты, обычно, стараешься искупить угрызения совести профессионального убийцы крайней чистоплотностью во всех других отношениях. Но боюсь, что в этом случае решающее слово останется за мной.
Рука второго человека ненавязчиво потянулась к оружию на бедре. До сих пор он не проронил ни одного слова. Да ему это было и ни к чему. Он до конца будет играть роль молчаливого помощника. Иллини наверняка взял с собой самого лучшего. Или почти лучшего. Возможно, вскоре мне придется проверить это.
— Дела здесь отнимут у нас всего несколько часов, — заявил Иллини. — А после этого… — он сделал рукой широкий жест, — мы сможем заняться совсем другими делами, — он улыбнулся, словно это решало все проблемы сразу. — Кстати, где же тело? Я бы хотел взглянуть на него. Просто так принято.
Я сложил руки на груди и прислонился к переборке. Я сделал это очень осторожно, на всякий случай, а то вдруг я что-нибудь неправильно рассчитал.
— А что, если я не намерен сообщать вам, где оно?
— В таком случае я вынужден настаивать, — в глазах Иллини появилась тревога.
Оруженосец насторожился.
— Ой-ой, — сказал я. — Какая деликатная ситуация. Обугленный труп вовсе не улучшит общей картины.
— Подиаку дано указание только обезвредить, а не убивать.
— Для слуги общества, исполняющего свой долг, вы, Иллини, по-моему, слишком близко принимаете это дело к сердцу. Даже не верится, что вами движет только стремление устранить незначительную помеху, задерживающую приход прогресса на Вэнгард. А ведь Комиссионер объяснял все именно так. Нет ли у вас, случайно, какой-нибудь личной заинтересованности?
Иллини пожал плечами.
— Не стану скрывать — я действительно являюсь участником концессии по эксплуатации планетных ресурсов. Но ведь кто-то же должен иметь с нее прибыль. Так почему бы ее не иметь человеку, который организовал все это?
— Опять я свалял дурака, — сказал я. — Мне следовало потребовать процент с дохода.
— Ну, ладно, довольно болтовни, — вдруг резко сказал Иллини. — Не нужно водить меня за нос, Улрик. Или высказывайтесь прямо, или не обессудьте за последствия.
Я покачал головой.
— Плевал я на ваш блеф, Иллини. Все это дело висит на волоске. Малейший признак, не укладывающийся в рамки происшествия, например, жирное пятнышко на полу — и все лопнет, как мыльный пузырь.
Подиак сделал быстрое движение, и оружие оказалось в его руке. Я усмехнулся.
— Видимо, это должно настолько испугать меня, что я позволю вывести себя наружу и там предоставить вам возможность обработать меня как следует, да?
— Предупреждаю тебя, Улрик…
— Бросьте. Никуда я не пойду. Зато вам придется уйти, Иллини. Ваша яхта наверняка спрятана где-то неподалеку отсюда. Так вот — садитесь в нее и убирайтесь. А я отсюда прослежу за вами.
— Да вы просто идиот! Вы подвергаете риску всю операцию из-за каких-то слюнявых сантиментов!
— Это моя операция, Иллини. И либо я доведу дело до конца так, как было задумано сначала, либо вообще ничего делать не буду. Вот такой уж я… Но, если помните, меня именно поэтому и наняли?
Он набрал полную грудь воздуха, как человек, собирающийся глубоко нырнуть, и с шумом выпустил его.
— У вас нет ни единого шанса, Улрик! Вы лишаете себя всего — ради чего?
— Вовсе не всего. Вы все равно заплатите мне за проделанную работу. Это-то уж вы сделаете. Вы вернетесь и доложите, что обнаружили отсек в полном порядке. Только попробуйте заявить что-нибудь другое. Ваша затея тут же провалится.
— Нас здесь двое. Мы можем взять вас голыми руками.
— Только после того, как у меня в руке не станет пистолета.
Коротышка, казалось готов был съесть меня взглядом. Он явно хотел бы сказать мне кое-что еще, но вместо этого состроил гримасу человека, жующего стекло, и кивнул своему помощнику. Они боком добрались до люка и спрыгнули на землю. Я смотрел, как они удаляются.
— Ну, ты у меня еще схлопочешь за это! — крикнул мне Иллини. — Обещаю тебе.
— Ничего вы мне не сделаете, — ответил я. — Вы будете сидеть, считать свои миллионы и держать язык за зубами. Комиссионеру это наверняка понравится.
Они обернулись, я насторожился и опустил руки. Тут Подиак метнулся в сторону и выстрелил. Разряд отшвырнул меня к противоположной стороне кабины.
Окружающее наполнилось светом и грохотом, а грохот слепил. Я с трудом уцепился за тонкую ниточку сознания, сплел из нее канат и выбрался по нему. Я сделал это потому, что должен был сделать это. И как раз вовремя. Подиак уже лез обратно в кабину. Снаружи слышался голос Иллини, приказывающий что-то. Я прицелился в Подиака, нажал на спуск, и его жизнь как будто ветром сдуло.
Я весь онемел, как палец, по-которому стукнули молотком. Я чувствовал, что под скафандром по мне течет теплая жидкость, и, кажется, ощущал сломанные кости. Я попытался пошевелиться и снова почти потерял сознание. И тогда я понял: на сей раз мне уже не выкарабкаться. Я получил свое. Иллини победил.
Его голос вывел меня из полузабытья.
— Он стрелял вопреки моему приказанию, Улрик. Ты же сам слышал, как я сказал ему! Я не виноват!
Я несколько раз моргнул и тогда смог рассмотреть коротышку через распахнутый люк. Он, съежившись, стоял на том же самом месте, на котором я последний раз видел его, и с ужасом ждал вспышки из темного отверстия люка, которая прикончит его. Все козыри были у него на руках, но он, бедняга, не знал об этом. Он понятия не имел о том, как тяжело я был ранен
— настолько тяжело, что он мог бы попросту войти в отсек и завершить задуманное, не встретив никакого сопротивления… А он-то думал, что сильный умный Вэйрд Улрик остался цел и невредим и сейчас держит его на мушке, хладнокровный и смертоносный, как всегда, и, как всегда, полностью владеющий ситуацией.
О'кей. Постараюсь и дальше держать его в неведении. Пусть со мной покончено — но и с ним тоже, если бы только мне удалось заставить его улететь. Когда ребята с Мониторной Станции прибудут сюда, обнаружат мой труп и записку, которую я постараюсь написать до того, как окончательно стемнеет, с Иллини и К будет покончено. Им никогда больше не доведется участвовать в бизнесе с похищением планет, и остаток дней своих они проведут на каторге. Причем, все это произойдет так быстро, что никто и глазом моргнуть не успеет. Я поискал собственный голос, немного подул на него и крикнул:
— Ладно, Иллини, этот выстрел не в счет. Забирай своего парня и убирайся с планеты. Я буду следить за тобой. И локаторы Мониторной Станции тоже. Если ты вновь попытаешься приземлиться, тебе придется им кое-что объяснить.
— Я все сделаю, как ты сказал, Улрик. Ты в своем праве. Мне… мне придется привязать что-нибудь к Подиаку, чтобы дотащить его до яхты.
На это я ничего не ответил. Не мог. Это обеспокоило Иллини.
— Улрик! Я доложу, что обнаружил все в полном порядке. Только, пожалуйста, не делай глупостей. Помни о миллионе кредитов, ожидающем тебя.
— Топай, топай, — выдавил я.
Я смотрел, как он отошел на несколько шагов, повернулся и стал карабкаться по склону. Огни у меня перед глазами то вспыхивали, то гасли.
Вдруг Иллини снова оказался здесь, таща в какой-то упряжи бесчувственное тело своего протеже, безмолвно волочившееся по снегу. Когда я снова поднял глаза, их уже не было видно. И только тогда я отпустил то, на чем висел, и провалился навсегда в бездонную пропасть.
Когда я вновь пришел в себя, возле меня сидел Джонни Гром.
Он дал мне воды. Я выпил ее и сказал:
— Ты, здоровенный идиот! Что ты здесь делаешь? — мне показалось, что я произнес эти слова вслух, но изо рта у меня вырвалось только легкое шипение, как из проколотого мяча. Я лежал, прислоненный головой к стене — так, как он положил меня — и смотрел в его широкое изможденное лицо, на потрескавшиеся и кровоточащие губы, спутанные волосы, перемешавшиеся со снегом. Взгляд его ярких голубых глаз встретился с моим.
— Я пришел в себя и увидел, что тебя нет, Карл Паттон, — голос его совершенно потерял звучность. Он говорил, как древний старик. — Вула привела меня сюда.
Я попытался обдумать ситуацию… и вдруг понял, что вытекает из всего этого. Я чуть не заулыбался. Конечно, записка, написанная кровью, может пробить дыру в планах Иллини, но ведь живой великан утопит их окончательно.
Я сделал еще одну попытку и ухитрился на сей раз издать довольно разборчивый шепот:
— Слушай меня, Джонни. Слушай внимательно, потому что второй раз объяснять все это у меня не хватит сил. Вся эта история — подделка, уловка, которая должна была погубить тебя. Потому что, пока ты жив, они не могут заграбастать твой мир. Понимаешь меня?
Люди, который находятся здесь, в полной безопасности. По крайней мере, так должно было быть. Но в первоначальный план внесли изменение. Конечно, только после того, как позаботились бы о тебе. А раз ты жив… — я почувствовал, что мои объяснения становятся слишком сложными.
В общем, все это чепуха, — продолжал я. — Ты перехитрил их. Перехитрил всех нас. Ведь, несмотря ни на что, ты остался жив. Теперь твоя задача — и дальше оставаться в живых. Поэтому ты должен затаиться. Здесь есть отопление и аварийные запасы пищи — всего этого тебе вполне хватит до прибытия спасательного отряда. И тогда твое дело в шляпе. Ты заметил, что поврежден соленоид, понимаешь? Ты ведь знаешь, как выглядит соленоид, да? И ты поправил его, Ты спас людей. Ты будешь героем. После этого они не осмелятся и пальцем тронуть тебя.
— Ты тяжело ранен, Карл Паттон.
— Меня зовут вовсе не Карл Паттон, черт тебя подери! Меня зовут Улрик! Я наемный убийца, понимаешь? И явился я сюда, чтобы прикончить тебя…
— Ты потерял очень много крови, Улрик. Здесь есть какие-нибудь медикаменты?
Я быстро развеял все его надежды на мое спасение:
— По крайней мере, ничего такого, что могло бы спасти меня, здесь нет. Мне прямо в бедро угодили из электрического разрядника. Моя левая нога теперь — просто месиво из кусочков кости и окорока. Скафандр немного помог мне, но не очень. Можешь забыть об этом. Важно то, что они не знают о том, что ты жив! Если они попытаются сесть сюда еще раз, на всякий случай, и обнаружат тебя до того, как прибудет спасательный отряд — они выиграли. А они ни в коем случае не должны выиграть, понимаешь? Я им не позволю!
— В моем доме есть медицинская машина. Ее туда привезли доктора. После Болезни. Она сможет вылечить тебя.
— Конечно! А в Медицинском Центре я бы начал танцевать Самали уже через тридцать шесть часов. А если бы я не совался в это дело, я вообще бы не попал в такую переделку. Забудь об этом и постарайся сосредоточиться на том, чтобы остаться в живых…
После этого, я, должно быть, отключился, потому что следующим моим ощущением было то, что мне в бок кто-то втыкает тупые ножи. Я приподнял веки и увидел, что мой скафандр расстегнут, и еще много-много крови. Большой Джонни что-то делал с моей ногой. Я велел ему оставить меня в покое, но он продолжал пилил меня раскаленной добела пилой и лить мне на раны кипящую кислоту.
А потом, через некоторое время, я как будто поднялся откуда-то из глубин и снова увидел свою ногу, забинтованную до бедра лентой из аптечки первой помощи.
— В тебе еще много сил, Улрик, — сказал Джонни. — Ты боролся со мной, как морозный демон.
Я хотел сказать ему, чтобы он бросил это бесполезное дело и дал мне возможность спокойно умереть, но не смог издать ни звука. Великан поднялся на ноги, завернутый в зелено-пурпурный мех. Он нагнулся, поднял меня и направился к люку. Я снова попытался закричать, объяснить ему, что спасать ему нужно только самого себя, ради того, чтобы взять реванш. Что он уже сыграл роль сенбернара, спасающего терпящих бедствие в горах, и что еще одна бессмысленная прогулка в снегах будет означать победу Домбека и Иллини, что все мои труды пошли насмарку. Но это было бесполезно. Я почувствовал, как он покачнулся, оказавшись во власти ветра, услышал, как щелкнул включившийся термостат в моем скафандре. И затем меня с головой накрыло огромное одеяло.
Об обратном пути у меня почти не осталось воспоминаний. Прибор, контролировавший процессы метаболизма, постоянно держал меня под наркозом
— это и естественные механизмы защиты боролись с ощущениями, сопровождающими путешествие на плече ледяную пустыню, да еще когда осколки костей стараются выйти наружу через размозженные ткани бедра. Один раз я заглянул в огромное обмороженное лицо и встретил взгляд замутненных страданием глаз.
— Оставь меня здесь, — произнес я. — Я не нуждаюсь в помощи. Ни от тебя, ни от кого другого. Я выигрываю или проигрываю только самостоятельно.
Он покачал головой.
— Но почему? — спросил я. — Зачем тебе это?
— Человек, — сказал он. — Человек… всегда должен… доводить свои дела до конца.
И он продолжал идти вперед. Он был трупом, но никак не хотел лечь и умереть.
Я инстинктивно ел и пил из трубок, подведенных ко рту. Если бы я находился в сознании, то, наверное, постарался бы уморить себя голодом, чтобы не продлевать агонию. Иногда я приходил в себя, но не больше, чем на полчаса. И тогда я понимал, каково приходится куску мяса на крюке мясника.
Остальное время я спал и мне снималось, что я уже сдал вступительные экзамены в Ад. Несколько раз я чувствовал, что падаю и лежу на снегу, потом огромные руки, причиняя мне боль, поднимали меня с ворчанием, и я вновь ощущал себя возле огромного измученного тела, продолжающего брести куда-то.
А потом было еще одно падение, но только какое-то более окончательное, что ли, чем все остальные. Долгое время я лежал на месте, дожидаясь смерти. И только немного спустя мне пришло в голову, что скафандр не позволит мне так легко умереть. Питание и лекарства, которые позволили бы здоровому человеку благополучно продержаться с год, заставят помучиться умирающего ненамного меньше. Так что я остаюсь по эту сторону подземной реки, нравится мне это или нет.
Я открыл глаза, чтобы сказать об этом великану, и увидел его дом, возвышающийся под сенью огромных деревьев в сотне ярдов от меня. Чтобы добраться до него, мне понадобилось никак не больше дня. Я проползал по сотне миль зараз, преодолевая бескрайние пространства, усыпанные битыми бутылками. Дверь некоторое время сопротивлялась, но, в конце концов, я навалился на нее всем телом, тогда она отворилась и я ввалился внутрь, на дощатый пол. После этого мне потребовалось еще вечность, чтобы добраться до огромного медицинского кабинета, открыть его и вползти туда.
Я успел услышать, как включился диагностический прибор, и ощутить, как сенсоры задвигались по моему телу. Потом я долго, очень долго не чувствовал ничего.
На сей раз я очнулся с ясной головой, не испытывая боли, с шиной на ноге, которая позволяла мне ходить. Я огляделся в поисках хозяина, но оказалось, что в доме я один. В очаге не было огня, но, несмотря на это, в доме было тепло. Видимо, когда-то какие-то доброхоты установили здесь автоматическое отопление на тот случай, если очаг потухнет и великану станет холодно. На полках я нашел кое-какую снедь и впервые за много дней опробовал свои челюсти. Жевать было еще больно, но вполне терпимо.
Я включил коммуникатор и уже собирался было поведать Вселенной свою историю. Но потом вспомнил, что нужно выяснить еще кое-какие подробности. Я подошел к двери, смутно надеясь увидеть Джонни, разминающегося колкой дров.
Но все, что я увидел, это приглаженный ветром снег, раскачивающиеся под ветром деревья и серое небо, низко нависшее над землей, подобно мокрому холсту. А потом я увидел кое-что еще: продолговатый сугроб на полпути между домом и опушкой леса.
Хруст снега у меня под ногами почти оглушал в окружающей тишине. Я шел продолговатому сугробу. Да, он был там. Он лежал на спине, глаза его были открыты и смотрели в небо сквозь припорошивший их снег. Руки его были согнуты в локтях, а ладони открыты, так, как будто он держал на руках ребенка.
Снег, как одеяло покрыл его, будто для того, чтобы согреть во сне. Собака лежала подле него, замерзнув на своем последнем посту.
Я долго, очень долго смотрел на великана, и слова так и кипели во мне. Я очень многое хотел бы сказать ему, но для этого требовался голос, который перенес бы их через пропасть куда более широкую, чем пространство, туда, куда он ушел.
Поэтому все, что я сказал, было только:
— Ты победил, Джонни. Мы считали себя умниками, но именно ты оказался человеком, который довел свое дело до конца.
Я нажал кнопку «Передача», готовый дать залп, который потопит Домбека и его команду, как консервную банку, но потом тихий мудрый голосок благоразумия начал нашептывать мне в ухо. Прищучить их для меня будет равносильно самоубийству, причем и после смерти на моем замерзшем лице будет торжествующая улыбка, а нос будет воинственно выглядывать из могилы. Может быть, еще был смысл поднимать их на воздух для Джонни Грома его замерзший рай, особенно если учесть, что они собирались провести меня.
Но я-то был жив, а Джонни был мертв. А тот миллион по-прежнему дожидался меня. Там, в грузовом отсеке, не осталось ничего такого, чего нельзя было бы объяснить огромным нехорошим скорпионом, который слегка пожевал мою ногу.
Джонни будет героем и ему поставят памятник — замечательный памятник, где-нибудь в таком месте, куда не дотянутся ковши землеройных машин. Я сам прослежу за этим.
И, в конце концов, я поступил умно и очень-очень хитро. Я сообщил им то, что они хотели бы услышать от меня: что люди живы и что великан погиб геройски, как и подобает великану. После этого я стал ждать прибытия спасательной шлюпки.
Я получил свои деньги. С тех пор я наполовину ушел в отставку. Таким образом я хочу выразить то, что я для себя решил больше никогда не браться ни за какие поручения. До самого последнего времени я проводил жизнь, путешествуя, любуясь видами, отдыхая на роскошных курортах, тратя часть дохода, причитающегося мне с той кучи денег, которые мне достались.
Я ел и пил, путался с девками и испробовал, кажется, все на свете — начиная с воздушных лыж и кончая пешими прогулками по дну морскому, но у меня такое ощущение, что то, что я тщетно пытаюсь найти, я никогда не найду, как и все остальные бездельники и любители острых ощущений.
Вселенная ведь бесконечна и равнодушна, а маленький человечек все же не оставляет попыток на подвиг, который позволит ему сравниться со звездами.
Но в мире, где когда-то жил-был великан, все мы навсегда останемся пигмеями.
